ТВЕРСКОЙ АКАДЕМИЧЕСКИЙ ТЕАТР ДРАМЫ
Сомерсет Моэм
КРАСОТКА И СЕМЬЯ
ПРЕССА

Евгений ПЕТРЕНКО

Чисто английское супружество?

Еще не улеглись страсти по спектаклю «Фантомные боли», как Тверской театр драмы показал еще одну премьеру – «Красотка и семья», поставленную Борисом Михней по пьесе Сомерсета Моэма «Семейный очаг и красавица». Корреспондент «ТЖ» попытался услышать в спектакле знаменитую афористичность неутомимого рассказчика и балагура Моэма, но практически утонул в семейных разборках, которые устроили на сцене герои постановки.

Сказать, что этого спектакля ждали – значит ничего не сказать. Хотя, надо полагать, вариантов, кроме Моэма, у Бориса Михни было достаточно: английская комедия вроде бы даже не входила в список пьес, намеченных театром к постановке. Тем приятнее было увидеть в афише именно это название. Написанная в 1918 году, пьеса «Семейный очаг и красавица» уже через год была поставлена. На самых разных сценах она с успехом идет до сих пор, один из самых недавних примеров – спектакль в театре «Русская антреприза» имени Андрея Миронова. Поэтому препятствий, для того чтобы сделать такой же шлягер, как, например, «№ 13», никаких не было. Само имя Сомерсета Моэма выполняет роль своеобразного магнита, который притягивает зрительское внимание. К тому же после вполне удачных, аншлаговых спектаклей, которые за последнее время поставил Борис Михня, было просто интересно, что режиссер покажет на этот раз. А он показывает комедию в трех действиях.

Уже при чтении пьесы Моэма чувствуешь и неповторимое обаяние этого текста, и яркий, почти гротескный конфликт чувства и долга, долга и желания, необходимости и возможности любви. При этом также отчетливо понимаешь, что сама ситуация, описанная Моэмом, с большой степенью вероятности могла прорасти скорее на французской почве. И в том, как драматург «заваривает семейную кашу» и закручивает сюжет, ощущается какой-то почти неосязаемый, но очевидный галломанский подтекст. Англичанин, родившийся в Париже, по всей видимости, просто не мог поступить иначе. Поскольку история с «очаровательной женщиной» Викторией могла произойти и во Франции, и в Англии, и, возможно, даже в России. Другое дело, что вместо вида на Букингемский дворец, который открывается из окна гостиной Виктории, зритель нынешнего спектакля театра драмы видел бы нечто иное. В лучшем случае Красную площадь.

Художник Александр Иванов подошел к оформлению спектакля привычно. Во внутренние покои героини ведут две двери, в центре сцены – почти уже традиционная лестница, зажатая с боков стенами-перегородками, одна из которых полупрозрачная, так что перемещение за ней персонажей зритель, быть может, и видит, но старательно делает вид, что не замечает.

Самым, вероятно, неожиданным элементом оформления сцены стал даже не лондонский вид, а огромные фотопортреты первого и второго мужей Виктории, висящие на левой стене. Эта метафора любви выглядит комично еще и потому, что слишком уж прямолинейна. Прямо грусть овладевает, когда смотришь на фотографических Уильяма и Фредерика: какие они на портретах все-таки смешные, глупые, ну как дети, право слово. Впрочем, реальные герои, которых играют Александр Журавлев и Александр Павлишин, детьми выглядят и в жизни. Это ощущение усиливается в тот момент, когда выясняется главное: Уильям вовсе не погиб на войне, а живее всех живых. Он приезжает к жене, которая, попечалившись и заказав мемориальную службу, выскочила замуж за его приятеля Фредерика и уже успела родить от него ребенка.

Если на следующий день пересказывать знакомым содержание спектакля, на этом, собственно, можно и остановиться. Разве что добавить, что помимо двух внезапно возникших супругов у Виктории самым естественным образом появляется еще один воздыхатель – миллионер Лейсестер Пейтон. Героиня оказывается в трудном положении: отдать ли предпочтение уже имеющейся семье (и то какой?) или выбрать замаячившее на горизонте благополучие и богатство в виде другой ячейки общества?

Почему бы не предположить, что все это не могло бы произойти на самом деле?! Тем более актеры очень правдоподобно пытаются изображать англичан, а Виктория и вовсе из чувства патриотизма (все-таки война) не топит в доме камины и, видимо, из этих же соображений делает в начале спектакля себе маникюр. Вообще любая из сцен «Красотки и семьи» кажется необходимой и обязательной уже потому, что прописана драматургом. Очевидно и другое: многое из того, что нам показывают на сцене, выглядит анемично и надуманно, и почему-то о литературной привлекательности и притягательности пьесы думы постепенно пропадают. Некоторые всполохи жизнеподобия и объективной комичности (все-таки Моэм писал комедию) появляются, когда на площадку выходит Вера Рычкова, играющая мать Виктории миссис Шаттлуорт. Она корчит такие смешные рожицы и так закатывает глазки, что в эту героиню моментально можно влюбиться. Исполнительница роли Виктории Ирина Кириллова играет этакую капризную барышню, обиженно растягивает слова и ведет себя как обиженная. Эту обиду едва ли не на весь мир (вернее, на мужчин) она скрашивает беспрестанной игрой на роялях, которыми уставлен, надо думать, весь ее дом. (Это живое музицирование создает весьма эффектное впечатление.) Обижаться героиня имеет все основания: ей не нужно, чтобы мужчины ее любили, ей хочется, чтобы мужчины ее понимали. Проблема понимания ставится в спектакле довольно остро, так же как и проблема любви, которая, впрочем, вытекает из слов Моэма, который говорил: «Величайшая трагедия жизни не в том, что люди смертны, а в том, что они не умеют любить». Из этого, по всей видимости, как раз и следует выводить причину мужского нежелания создавать крепкую ячейку английского общества и упорство, с каким они не хотят поддерживать огонь в семейном очаге или делают это с неохотой, так как постоянно обуреваемы сплином. Или, говоря словами Виктории, из чувства патриотизма.

Тверская жизнь. - 2007. - 20 апреля. [ http://tverlife.ru ]