ТВЕРСКОЙ АКАДЕМИЧЕСКИЙ ТЕАТР ДРАМЫ
Н.В. Гоголь
ЖЕНИТЬБА
ПРЕССА


Анна ГВОЗДЕВА

КАК СЕРДЦУ ВЫСКАЗАТЬ СЕБЯ?

В каждом творении Н. В. Гоголя, может быть, самого непредсказуемого и завораживающего писателя нашей щедрой на таланты и загадки литературы, всегда имеет место недосказанность и некая тайна. Есть она и в комедии "Женитьба". При всей кажущейся внешней простоте "Женитьба" - трудная и редко идущая в театрах пьеса. Объяснение кроется, нам кажется, в том, что "Женитьбу чаще всего ставят как незатейливый, водевиль, зазывая зрителя поверхностными трюками, отработанными штампами: Подколесин - непременный тюфяк, Яичница - толстый и корыстный, сваха - бойкая характерная старуха. Агафья Тихоновна - скучная дура. "Женитьба" для нашего времени кажется недостаточно смешной, а для серьезного прочтения материала вроде бы маловата. Ну что, скажите, смешного, если повернуть сюжет пьесы каждому из нас понятной житейской стороной, в том, что застарелого холостяка Подколесина не сумела женить на себе тоже далеко заневестившаяся девица купеческого звания Агафья Тихоновна, несмотря на приличное приданое и приятную внешность? В жизни - явление сплошь и рядом встречаемое, особенно в наше, раздерганное тяжелое время, когда человеческая неустроенность и одиночество кричат о себе на каждом углу. И надо же тому случиться, что именно тогда, когда заневестившаяся Агафья Тихоновна выбрала, наконец, из обоймы женихов, прямо скажем, не первой свежести и далеко не первого сорта, но все-таки женихов! - Подколесина, перед самым ее венцом она получает "нокаут", да еще самым преанекдотичнейшим образом: жених в последнюю минуту выпрыгивает в окно, ославив бедную Агафью Тихоновну на всю округу. Тут не то что засмеешься, зарыдаешь!

В финале комедии, как и в ее прологе, все по-прежнему неустроены и несчастливы: незадачливые женихи разбредаются в разные стороны мыкаться со своим одиночеством и материальными нехватками, Агафья Тихоновна вряд ли теперь сделает хорошую партию, о Подколесине говорить нечего - на его попытках жениться теперь можно поставить крест.

Как видите, если глубоко вчитаться в авторский текст (у больших художников он никогда не лежит на поверхности), как сделано это в спектакле Тверского академического театра драмы (постановка В. Персикова, сценография, Е. Бырдина) - тот же, известный каждому школьнику хрестоматийный текст оборачивается неожиданным драматизмом.

... В городе густо населенном враждой, честолюбием, равнодушием, жестокостью выживания, живут два одиноких человека, две одинокие души. Очень одинокие и не похожие ни на кого. И оттого странные. Их странность другим кажется чудаковатостью, если не сказать больше. Живут, не подозревая о существовании друг друга, о своей похожести, и хотя автором указан точный адрес их местопребывания - Санкт-Петербург, 40-е годы прошлого столетия - это могут быть и наши дни, и любое время, и любое место нашего Отечества. В художественном решении спектакля отсутствуют пространственные и временные приметы; происходящее на сцене может происходить в любом губернском и уездном городе России. Всеохватность действия подчеркивается и образом дороги в ухабах и рытвинах, столь узнаваемой нашей российской дороги. По ней, родимой, тряслась и чичиковская бричка; здесь же, в придорожных трактирах спускали свои "подорожные" хлестаковы; и, кто знает, может, и птица-тройка где-нибудь недалече, и с гиканьем и свистом вынесется вдруг прямо на вас из-за холмов задремавшей Отчизны...

Творчество Гоголя немыслимо без образа дороги, без ветра странствий, и не случайно одними из центральных, ударных сцен в спектакле стали завораживающие рассказы отставного моряка Балтазара Жевакина (арт. Б. Михня) о заморских странах и острове Сицилии, приводящие в остолбенение остальных претендентов на руку Агафьи Тихоновны. Невеста забыта, знойный ветер Сицилии вовсю гуляет по сцене, и вы сами уже готовы сорваться с места... Действие вынесено на авансцену и в зал, вы как бы оказываетесь окруженными действием со всех сторон. Прием не нов, да и пробежек по залу, коротких и длинных, многовато; постановщику здесь явно изменило чувство меры.

Из области "неопознанных метафор" - и обглоданное склеротичное дерево на переднем плане; и прислонившаяся к нему фигура отставного пехотного офицера Анучкина (арт. И. Шелудченко), дремлющего в прологе на своем сундучке (все, что имеет!), чтобы тем самым подчеркнуть дальность пути к дому невесты; и неряшливо выполненные фрагменты городского пейзажа на холстах, в финале взмывающие вверх и обнажающие голый каркас сцены. "Мы ставим спектакли для посвященных, - возразят нам, - имеющий уши да услышит, а глухие в театр пусть не ходят". Но даже самая замысловатая метафора, которыми изобилует стилистика спектакля, должна иметь смысл, читаемый смысл; тогда она будет работать на замысел художника, пусть сверхноваторский, иначе она так и останется нереализованной, невостребованной зрителем.

Шумовое и музыкальное оформление спектакля Г. Слободкина очень претенциозно и не отличается хорошим вкусом. Стук, скрежет, лязганье, какое-то бесконечное всхлипывание, чмоканье, которыми до предела заполнена фонограмма спектакля, ничего не добавляют к смыслу происходящего на сцене и только физически утомляют и раздражают своим однообразием. В музыкальном строе - та же эклектика, надерганность музыкальных фраз, обрывков популярных русских народных мелодий вперемежку с современным шлягером и - конечно же! - танго в стиле "ретро", прием, кстати, тоже уже приевшийся в музыкальном оформлении именно классики.

Это тем более досадно, что мир человеческих отношений, который удалось выстроить в спектакле, достаточно сложен и глубок и не нуждается в чрезмерном насильственном осовременивании. Там, где режиссер вскрывает логику поведения героев, даже парадоксальную, но заложенную самим Гоголем, победу.

Чтобы подчеркнуть невыносимость прежней жизни Подколесина, приведшей его к мысли о необходимости женитьбы, в спектакле придуман пролог без единого текста(и здесь нет никакого расхождения с Гоголем), в котором показано, что нерассуждающая слепая привязанность вечно пьяного, опустившегося старого слуги Подколесина Степана к своему барину (засл. арт. России С. Плотников) - и есть та засасывающая рутина, которая позднее получила определение "обломовщины"! Вот еще когда, задолго до Гончарова, Гоголь подметил ее корни и вывел в образах своих многочисленных селифанов, петрушек, степанов. Оригинальность трактовки образа Степана дает исполнителю свободу импровизации. Это целый концертный номер: тут и разбушевавшееся воображение крайнего опьянения, когда сундук, на котором обычно спит Степан, он принимает за бричку, сначала безуспешно пытается приладить к нему колеса, а затем и сам впрягается в него и, перетащив тяжеленный сундук на середину комнаты, сваливается в мертвецком сне, из которого никакими силами не может добудиться его вернувшийся из присутствия" барин. Тут и раскаяние перед барином за очередную пьянку; и неуклюжие козни против зачастившей в их дом свахи; и неистовое желание во что бы то ни стало расстроить намечавшуюся женитьбу. В каскаде трюков и откровенной клоунады есть, конечно, свои переборы и издержки, но раскованность, заразительность, свежесть интонации разбуженной режиссером актерской фантазии у всех без исключения исполнителей, даже у бессловесной прислуги Дуняшки (арт. И. Гончаренко), - радостная безусловная удача всего спектакля, решенного в жанре психологического гротеска.

В каждом персонаже выявляется своя, присущая только ему оригинальная черта. Взять хотя бы экзекутора Яичницу. Оба исполнителя - нар. арт. России А. Чуйков и В. Чернышов играют человека основательного, добротно скроенного. В рисунке нар. арт. России А. Чуйкова все укрупнено: тяжелая уверенная поступь, властная командная отрывистая речь; он - крепко себе на уме, он из тех, кто "если сядут где, то сядут надежно и крепко, так что скорей место затрещит и угнется под ними, а уж они не слетят". И при таких-то достоинствах - анекдотичная фамилия! И тем смешнее в любую секунду при произнесении вслух его фамилии угрюмая "стойка" затравленного быка, готового к нерассуждающему броску. В. Чернышов, играя в заданном рисунке, где-то мягче, расторопнее, сметливее; его герой способен на проявление открытого чувства, которое тут же гасится соображениями выгоды.

Или отставной пехотный офицер Анучкин - тщедушное суетливое хорохорящееся существо на тоненьких ножках, обтянутых белыми брючками, со вздернутым хохолком. Но какова амбиция: чтобы жена всенепременнейше изъяснялась по-французски! Он ставит это главным условием женитьбы. Зачем, скажете вы, анучкиным французский, когда своим-то русским с трудом владеют? Да, анучкины из рода тоненьких "господ" по определению самого Гоголя, "что спускают, по русскому обычаю, на курьерских все отцовское добро", а потом безуспешно ищут способ вернуть потерянное женитьбой.

Не видать пышнотелой Агафьи Тихоновны и упомянутому выше отставному моряку Балтазару Жевакину, у которого, кроме захватывающих рассказов о Сицилии (свои труднейшие умопомрачительные "пассажи" актер проводит с легкостью и захватывающим артистизмом), курительной трубки да потрепанного соломенного баула - за душой ничего нет. Вы остро чувствуете незащищенность, ущербность этих людей, все имущество которых умещается в сундучке (чисто гоголевская стилистика!). Состраданием к внутреннему несовершенству человека, тем состраданием, которым так бедна сейчас наша жизнь, желанием прийти на помощь к тем, кто задавлен жизнью, проникнут спектакль, и это, может быть, в нем самое дорогое.

Непривычен и главный герой Подколесин. Отойдя от штампа тюфяка и лежебоки, засл. арт. России К. Юченков играет его мягким, ранимым человеком, инфантильны и закомплексованным, несмотря на петлицу надворного советника, живущим в своем иллюзорном мире и боящимся шаг ступить за пределы его. После очередного бегства от невесты, насильственно возвращенный в дом Агафьи Тихоновны железной рукой своего приятеля Кочкарева, решившего во что бы то ни стало женить Подколесина, он вдруг видит в робеющей, тоже застенчивой до слез, чрезмерно мечтательной Агафье Тихоновне(арт. В. Мартьянова), каждую минуту готовой к бегству при все более сплоченных действиях женихов, родственную ранимую одинокую душу и … увлекается ею до самоисступления. И вы видите, что ни какой он не тюфяк, не "старый башмак", в нем просыпается колоссальная сокрушительная энергия. Агафья Тихоновна тоже вдруг очнулась от своих затянувшихся девичьих снов и проявляет несвойственную ей решимость и способность к поступкам. В сцене стремительного объяснения Подколесина и Агафьи Тихоновны особенно проступает их похожесть: робки и трогательно-доверчивы их шаги навстречу друг к другу. Мгновенно вспыхнувшая между ними "вольтова дуга" обещает счастье, блаженство, упоение, но... вдруг в этот экстаз, упоение, звездную минуту Подколесина (надо видеть, с каким совершенством, психологической точностью и чувством комедийного К. Юченков передает тончайшие оттенки чувств в поведении своего героя) проползает маленькая предательская мыслишка: а действительно ли это счастье - женитьба? Надо бы еще осмотреться, еще раз все обдумать и взвесить... Проползает, проклевывается сначала в виде крошечной лазейки, лазеечки. Ну, кто сказал, что все навсегда кончено, что все пути к отступлению отрезаны и у всех входных дверей расставлены люди Кочкаревым? Ну, и что из того? А если попробовать в окно? И следует завершающий вираж Подколесина в окно. Свобода возвращена, но какой ценой? И сама собой напрашивается мысль: у человека всегда должна оставаться свобода выбора.

Тетка невесты Арина Пантелеймоновна (засл. арт. России И. Андрианова), в отличие от своей племянницы, активна с самого начала и под шумок настойчиво внушает Агафье Тихоновне мысль о купце Старикове, том самом, "что в собольей шапке и который один станет за всех", но эта линия отсечена режиссером.

При всей сочности, сдобности, русскости характера, свойственной вообще манере И. Андриановой, у образа отнята почва, на которой он может расти; купец Стариков, тот самый, который только и может составить действительное счастье девице купеческого звания (руби сук по себе!), и это отлично понимает умная, реально мыслящая, но недостаточно властная Арина Пантелеймоновна, вступающая в отчаянную запоздалую схватку со свахой, - вымаран постановщиком в спектакле. Как, воскликнете вы у самого Гоголя? Да, у самого. Постановщику не нужен этот образ так как он мешает эффектной метафоре в финале: на Агафью Тихоновну после оглушительного бегства жениха, забывшуюся в беспамятстве на диване, с колосников медленно опускается сундук и как бы заколачивает ее, живую, в гроб.

Ничего не скажешь, метафора эффектная, но ведь Гоголь оставляет Агафье Тихоновне спасительный выход. "Ай, припомните потом и нас, Агафья Тихоновна!" - обещает купец Стариков, покидая ”спесьеватое” собрание женихов на смотринах.

Конечно, Гоголя испортить трудно, при любом "прочтении" он останется Гоголем, потому что каждым атомом своим он национален, далеко не каждому по силам выразить эту гениальную суть великого писателя. Но если возьмемся разрушать классику (а авангардный театр у нас уже вовсю вошел во вкус разрушения), если забудем главное предназначение театра, провозглашенное Гоголем: "Это такая кафедра, с кот о рой можно много сказать миру добра" - на человеческой цивилизации в следующем тысячелетии можно будет поставить крест. Об этом художнику, волею судеб поставленному во главе Тверского театра для детей и молодежи, чтобы не навредить этой самой молодежи, следует помнить, тем более, что годы бесхозного состояния этого коллектива уже принесли свои разрушительные плоды.

Гоголь не был бы Гоголем, если бы наряду с расщепленностью сознания своих героев он постоянно не вводил бы в нормальную жизнь мирных обывателей вмешательство потусторонних сил. Русская дьяволиада берет свое начало именно от Гоголя. Фантасмагория гоголевского мышления, несомненно, присутствует в спектакле, придавая ему особую остроту. Чем, как не посвистом сатанинских сил, можно объяснить вакханалию летающих сундуков, сыпящихся с неба прямо в руки невесты бумажек с готовыми фамилиями женихов, самокатящихся колес, каких-то высушенных добела клубков "перекати-поле", в финале с таинственным шипением начинающих перекатываться по сцене? Вдохновительницей всей этой фантасмагории является сваха (арт. И. Кириллова). Да, да, именно она, рыжая, обольстительная, молодая(даром, что все персонажи пьесы гоголевским текстом толкуют о старухе - но чего стоит ведьме превратиться в молодуху и наоборот!), задает ритмы в спектакле: все вертится, блещет, переливается озорным бесшабашным весельем. В ее танцующей походке, рыжих локонах, едва намеченном неправильном оскале верхних зубов так и видится булгаковская Гелла из свиты Воланда, не хватает только кокетливого фартучка, едва прикрывающего наготу ее красивого бесстыдного тела.

Да, Булгаков, вслед за "ошинеленными" русскими классиками, мог бы воскликнуть, что он-то уж точно выпрыгнул из гоголевской “свитки”.

А оглушительный свист свахи, завершающий спектакль! Покрутилось колесо, рассыпались искры в разные стороны и... пустота. Как ничего и не было. Все, как говорится, остались при своем интересе...

Сваха, казалось бы, и уступила место Кочкареву, перехватившему у нее из рук инициативу сватовства, но... не простила. И все пошло прахом. И прежде всего гигантские усилия Кочкарева. Кстати, о Кочкареве (арт. В. Синицкий). Откуда что взялось: фонтанирующая энергия, упругая стремительная пластика, гипнотическая воля сменили замедленность реакций этого всегда несколько склонного к резонерству актера. И еще один неожиданный ракурс: отчетливый грим под Гоголя помогает Кочкареву по-авторски властной рукой вести, направлять, корректировать действие, как скульптору ваять нового Подколесина, и вдруг, посреди очередного броска сюжета, прислонясь к косяку просцениума, вдруг задуматься, глубоко уйти в свои мысли, в свою так и несбывшуюся мечту.

Так что же хотел сказать Гоголь? Посмеяться над собой? Погоревать? Высветить то смешное, дремучее, что затаилось в каждом из нас? О чем спектакль? Об одиночестве среди людей, о пустых стенах и несостоявшихся судьбах? О неумении подчас, несмотря на самое горячее желание, найти путь друг к другу? "Как сердцу высказать себя? Другому как понять тебя?"

На все эти вопросы будет искать ответы зритель, который придет на новую премьеру театра. А на "Женитьбу" зритель ходит охотно. Спектакль уже живет своей жизнью, пульсирует, искрится молодой заразительной театральностью. Так и должно быть, потому что весь Гоголь обращен к обыкновенному человеку, не герою в гремящих доспехах, не громовержцу, не обличителю, а просто человеку с его обычной жизнью, невзгодами, неурядицами, несовпадениями, радостями и обретениями, то есть к нам с вами.

Тверские ведомости. - 1996.- 10 мая.


© Тверской академический театр драмы, 2003- | dramteatr.info