ТВЕРСКОЙ АКАДЕМИЧЕСКИЙ ТЕАТР ДРАМЫ
А.П. Чехов
ВИШНЕВЫЙ САД
ПРЕССА

Анна ГВОЗДЕВА

НО ЕСТЬ ПРЕКРАСНОЕ ПРОТИВОСТОЯНИЕ...

Создавая произведение искусства, художник всегда рассчитывает если не на полное понимание того, что он делает, то хотя бы на сочувствие того немного круга единомышленников, который он мысленно для себя очертил. И если его сокровенное желание быть услышанным совпадает с реальностью, он счастлив, независимо от того, десять ли человек его услышали или двести, но никак не толпа; на одобрительный гул толпы и рукоплескания клакеров истинный художник не рассчитывает. Но кисть его в момент откровения, в момент и с т и н ы летает, слова льются, голос проникновенен, слова восторга мешают закончить монолог. Творец счастлив...

Присутствуя на спектакле "Вишнёвый сад" Тверской академической драмы, я невольно задавала себе вопрос, считает ли сама народная артистка России, лауреат премии РСФСР Вера Ефремова, художественный руководитель театра на протяжении последних двадцати пяти лет, спектакль этот своей удачей? Спектакль, столь неожиданный для неё, апологета и неустанного пропагандиста русской классики, столь непохожий на все предыдущие интерпретации "Вишнёвого сада" (а их за четверть века в её постановке на тверской сцене было четыре).

До сих пор помнится тот первый спектакль 1975 года, который, по прихоти случая, мне довелось рецензировать на страницах "Литературной России" ("ЛР", "За призраком счастья", июнь 1975 г.).

...Белое кипение цветущего сада, озарённого утренним солнцем; Раневская ? Вера Сурудина, сжигающая мосты со столь дорогим и необходимым её сердцу прошлым в погоне за призраком счастья; хмельной угар Лопахина ? Александра Чуйкова, ставшего обладателем прекраснейшего в мире вишнёвого сада, содравшего наконец с души клеймо крепостничества. Спектакль был светлый, озарённый вступлением в новую жизнь Ани и Пети Трофимова. Каноническое решение, скажете вы, охваченное ныне пожаром общенационального духовного разрушения. Да, в своих лучших спектаклях Вера Ефремова отстаивала верность традициям психологического русского театра. Но сейчас это не модно, не сулит никакой шумихи, и мэтр академической драмы в новом прочтении "Вишнёвого сада" азартно конкурирует с наиболее "крутыми" интерпретациями "Вишнёвого сада" на сценах страны (правда, с изрядным запозданием, так как ничто так быстро не старится, как сверхновации и суперпрочтения).

Тёмный провал разъятой сцены без цветущего сада, без уютной запущенности дворянского гнезда, без стен, без мебели, без "многоуважаемого шкафа", без птичьего щебета и без единого луча солнца (действие происходит в каких-то бесконечных и беспросветных сумерках); без музыки, которую заменяют рабочие шумы да ещё какой-то леденящий душу скрежет ? такова сценография "Вишнёвого сада", предложенная нам заслуженным художником России Б.Бырдиным; музыкальное оформление Г.Семёновой. Огромные голые валуны на авансцене; покосившаяся одичалость античной беседки со сломанной скамьёй в глубине сцены и неприкаянные силуэты действующих лиц, время от времени выстраивающихся в какие-то странные неуютные композиции и ведущих через огромное голое пространство сцены друг с другом не менее странные неуютные диалоги. От сада остались одиночные, свешивающиеся сверху, с колосников, ветви с пучками одиночных цветов.

Спектакль начинается сухими резкими ударами колотушки сторожа, будящими Лопахина (народный артист России К.Юченков), уснувшего почему-то на одиноком стуле посреди голой сцены в ожидании приезда Раневской. Необжитость голого пространства (постановщик делает всё, чтобы усилить это ощущение) рождает чувство тревоги, неуверенности, временности бивуачного вокзального жилья. Текст пьесы тоже изрядно вымаран, и хотя актёры произносят основные свои канонические монологи, возникает ощущение, что это не Чехов, а какой-то другой автор, только лишь обозначенный именем великого драматурга.

Никакой радости по поводу приезда Раневской с дочерью после долгой разлуки и встречи с обитателями усадьбы ? как будто расстались вчера; разговаривают будничными, нарочито скучными голосами.

Тусклые, без намёка на шарм, туалеты Раневской никак не напоминают о Париже; по замыслу постановщика мы, очевидно, должны забыть о притягательности этой женщины, в которую влюблены, по Чехову, буквально все, начиная с Лопахина и кончая Петей Трофимовым (артист А.Павлишин). В обезоруживающем магнетизме ? и сила Раневской, и её проклятие. Обеим исполнительницам роли Раневской (заслуженная артистка России И.Андрианова и заслуженная артистка России В.Рычкова) по воле режиссёра предназначено играть только вторую, обратную сторону сущности образа ? витающее над её жизнью проклятые, что, конечно, обедняет, искривляет образ. Мы видим его как бы в кривом зеркале. Понятен замысел постановщика ? сорвать с Раневской праздничные романтические одежды, погрузить её в безысходность, беспросветность бытия без проблеска надежды, заставить искать забвение в морфии, вспышках слезливой ностальгии, и всё для того, чтобы в финале вывести её с сумой через плечо без Родины и постоянного местожительства чуть ли не на баррикады, героиней Сопротивления. Но сами факты биографии Раневской идут вразрез с предложенной режиссёром "революционизацией" этого образа. Большая часть жизни прожита вне России, за границей, где она вначале с мужем, а затем с "другом семьи" промотала огромное состояние, и уже без гроша, на последние крохи вернулась в Россию, чтобы разобраться с единственным, что у неё осталось от прежнего богатства, ? с заложенным-перезаложенным имением, которым она владеет вместе с братом Гаевым (народный артист России А.Чуйков), чтобы выкачать из него последние остатки, а совсем не для того, чтобы как-то осмотреться, обдуматься и удержаться в своём скольжении в пропасть. И возвращение-то её оканчивается бегством обратно в Париж, к обобравшему, предавшему её человеку, бегством с вырученными за имение последними в её жизни немалыми деньгами; бросив брата, обеих дочерей, родную и приёмную, бегством из России, теперь уже навсегда. Что ж, понять безумные поступки отчаявшейся в последней безнадёжной страсти стареющей женщины можно, но зачем же делать из неё героиню, чуть ли не горьковскую Мать?!

Раневская, узнавшая, что имение куплено Лопахиным (народный артист России К.Юченков), до этого безуспешно пытавшимся вразумить и спасти безалаберных и упрямых брата с сестрой планом продажи имения под дачные участки, в бессильной ярости, в исступлении швыряет камни в любимый ею когда-то цветущий сад ? подобное можно нафантазировать только в кошмарном сне. Сыграна эта сцена обеими исполнительницами сильно, драматично, особенно тот момент, когда Раневская в приступе ярости бросается без сил, почти замертво на землю, и на неё сверху, точно стараясь смягчить, утишить её боль, неслышно слетает вишнёвая ветка, густо усыпанная цветами. Очень красивая, точная метафора, счастливо найденная режиссёром.

Но дальше отношения Раневской с близкими людьми, с которыми она расстаётся навсегда, а именно так направляет развитие событий режиссёр, нельзя назвать адекватными. Понятно, что с Лопахиным, победившим её в поединке с жизнью, ей встречаться тяжело. В прежних трактовках у Лопахина был широкий круг общения. В нынешней же постановке он полностью из круга общения выключен и находится как бы в изоляции. Ему остаётся только подобрать ключи от имения, с вызовом брошенные Варей, приёмной дочерью Раневской (артистка А.Панкова) и начать распоряжаться в имении уже на правах хозяина, что он и делает. Но когда Раневская в стремлении скорейшего бегства с родного пепелища в ответ на нежные слова дочери Ани (артистка И.Погодина): "Мама, я люблю, я благословляю тебя!", ? грубо отталкивает, почти отшвыривает её от себя, тут, несомненно, уже начинает отдавать клиникой. Раневской такие поступки принадлежать не могут.

В Гаеве острее всего выражена драма умирания дворянского класса. Эта драма сыграна А.Чуйковым не напоказ, глубоко лично. Он пытается что-то склеить, обнадёжить, оправдать, но вырваться из круга безнадёжности ни ему, ни Раневской, увы, не дано. Им уготована непреходящая тоска по прошлому, тоска по самим себе.

Интересно выстроена в спектакле партитура отношений Раневской со своей "свитой". Новое в лакее Яше (артист Б.Бедросов) ? его постоянная неслышная борьба за лидерство, за то, чтобы завоевать и сохранить расположение хозяйки. Он оттесняет и Фирса, и Варю, и Шарлотту, в голове у него одно: быть взятым в Париж! Всё остальное, включая горничную Дуняшу (артистка Д.Плавинская), которой он, Яша, походя растоптал жизнь, не имеет для него никакого значения. Вчерашний дворовый под действием расслабляющей, необременительной доброты Раневской за несколько никчемных лет жизни за границей превращается в типичный продукт западной масс-культуры, находящийся в слепом нерассуждающем плену западных псевдоценностей.

На образе Шарлотты особенно наглядно видно, как преломилась мировоззренческая суть спектакля за прошедшие годы. Если четверть века назад Шарлотта в исполнении народной артистки, незабвенной Антонины Вольской представала неприкаянным, эксцентричным, но очень добрым существом, не умеющим только реализовать свою доброту ни для себя, ни для других, при такой же доброй, безалаберно-обворожительной госпоже, то в нынешнем спектакле Шарлотта (артистка Л.Лепехина) ? личность обречённая, как и её хозяйка. У неё нет будущего, и она это отлично осознаёт. Она умна, наблюдательна, давно ничем не дорожит и никому не верит. Раневскую не уважает и не любит, а себя ненавидит за то, что находится у Раневской на службе в качестве клоунессы. Лишь на несколько мгновений в сцене несостоявшегося бала (?), почти полностью вымаранного постановщиком, луч надежды мелькает для Шарлотты в лице увлёкшегося ею разорившегося помещика Симеонова-Пищика (артист А.Журавлёв и заслуженный артист России В.Чернышов), и навстречу надежде распахивается замкнутая, наглухо застёгнутая душа, точно с трудом отворяется заржавленная дверь. И другая ? лёгкая, пластичная, отточенная в каждом движении прелестная женщина кружится в луче света, увлекая вас за собой вслед за неслышно-грустной мелодией. Феномен Лепехиной (о последних двух работах актрисы в "Колоколах" и "Третьем лишнем" можно говорить как о прорыве в иную, пронзительную, высшую степень мастерства) в её поразительной органичности и заразительности, верности теме раскрепощённого женского характера, в каком бы обличье она ни представала: в роли ли опустившейся, спившейся Галчихи или во вдохновенном полёте раскрепощённой Красоты. Оборвалась мелодия, погас луч света, и снова наглухо захлопнулись все ставни и двери, и снова перед нами потёртое, безликое существо без пола, без семьи, без привязанностей, без Родины, без прошлого и будущего.

Ещё одна рухнувшая жизнь ? Варя. Актриса А.Панкова играет приёмную дочь Раневской без обычного флёра обожания "мамочки"; обострённым чувством сироты, взятой в дом из прихоти барыни, а в финале без особых церемоний и эмоций выброшенной на улицу, в экономки к чужим людям, Варя раньше других разгадала эгоцентризм Раневской, считающейся только со своими желаниями. Будь Раневская меньше занята собой, она бы могла помочь Варе прояснить запутанные отношения с Лопахиным и, может быть, повернуть их в счастливую для обоих сторону. Не хватило какого-то крючочка, шага навстречу друг другу, и большая доля вины лежит именно на Раневской, формально, равнодушно отнёсшейся к судьбе своей воспитанницы.

Смутно пока просматривается характер взаимоотношений Пети Трофимова (артист А.Павлишин) с Аней (И.Погодина), но в Трофимове чувствуется уже сформировавшаяся личность с твёрдыми нравственными принципими; этого характера, слава Богу, не коснулись "новации" нового режиссёрского прочтения.

Говоря о Лопахине Юченкова, едва удерживаешься, чтобы не вспомнить о наболевшей для Тверской академической драмы проблеме актёрского амплуа. Вера Ефремова с каким-то завораживающим упорством ломает амплуа своих актёров, в данном спектакле ? одного из ведущих актёров своей труппы, заставляя премьера труппы, блистательного х а р а к т е р н о г о актёра идти наперекор своим природным данным. Юченков переиграл роли уже всех героев-любовников мирового и современного репертуара (Подколёсин, Денис Давыдов, Робинзон и так далее), и здесь возможности актёра безграничны.

Скупо отмеряет постановщик тексты чеховским персонажам, сводя знаменитые монологи и даже роли к двум-трём фразам. Чего, например, стоит каноническая фраза Пети в финале: "Прощай, старая, здравствуй, новая жизнь!", неразборчивой, стыдливой скороговоркой брошенная им уже за наглухо захлопнувшимися дверями в буквальном бегстве со сцены, уже из ниоткуда. А "метафора" с сумой Раневской?

В рамках ясного, чистого мышления, предложенного драматургом, постановщику теперь явно скучно, идёт насильственное осовременивание Чехова, в чём он, как один из самых репертуарных после Шекспира авторов, не нуждается; идёт жёсткая подгонка уже самого текста, гениального чеховского текста, под сиюминутные видения всего лишь одного из нас.

Опять же вспомнишь вечное: "Не каждым миром дорожи. Но есть великое противостояние". В текстах классиков мы и обретаем то великое противостояние, которого так очевидно не хватает нам, мечущимся и пока только теряющим.

Литературная Россия . -2001.- 11 мая.