ТВЕРСКОЙ АКАДЕМИЧЕСКИЙ ТЕАТР ДРАМЫ
ПРЕССА
СЕЗОН 2009-2010

Валерий СМИРНОВ

«Ревизор», Гоголь, импровизации

Академический театр драмы представил в конце минувшей недели премьеру комедии Гоголя «Ревизор». Хотели поставить в прошлом, юбилейном для классика году, весной, но не сложилось. Ближе к зиме все-таки началась работа: приехал режиссер Валерий Персиков вместе с постоянным музыкальным оформителем его постановок Григорием Слободкиным. Времени на репетиции было мало. Последние прогоны шли ночью. Артистов торопили: на сцене пора было вешать флаги и панно в честь отмечавшегося на прошлой неделе юбилея Калининской области.

России Гоголь не знал. В самом прямом смысле слова: мало видел, детство и юность провел в Малороссии, в 27 лет уехал за границу, откуда совершал редкие наезды в Москву и в родные места. Для него «между Пензой и Саратовом», где вроде бы происходит действие «Ревизора» – не реальный старинный Сердобск, что лежит на карте в указанном месте, а фантасмагорическая «Россия вообще».

Россия «Ревизора» и «Мертвых душ» – вымышленная, нарочитая страна. Сам писатель огорчался тому, что в «Ревизоре» увидели сатиру на действительность. Убеждал критиков и поклонников пьесы: «Я же все это выдумал!». Его не слышали. И, как много позже заметил Владимир Набоков, «Россия, страна прилежных учеников, стала сразу же старательно подражать его вымыслам», выращивая на своих фантастических просторах придуманные гением типы.

В современном Петербурге живет композитор Олег Николаевич Каравайчук. Ему 82 года. По легенде, в детстве (он был вундеркиндом, исполнял и сочинял музыку в самом нежном возрасте) играл как-то раз для Отца народов и тот подарил талантливому ребенку рояль (папа-скрипач уже был арестован). Сейчас его фортепианные импровизации, его саунд-треки к многочисленным фильмам признаются современной классикой. Режиссер Персиков ввел в ткань своего спектакля ломкую музыкальную линию тех пьес композитора, в которых Каравайчук, по его словам, пытался поймать грусть Гоголя, ее особый смысл и оттенки.

Персикову этого показалось мало. Он одел седовласого (как Олег Николаевич) артиста Виталия Синицкого в мешковатые брюки, свитер и берет – точь-в-точь, как одевается питерский гений музыкального авангарда, и вывел на сцену. Время от времени актер «исполняет» на разбитом пианино импровизации Каравайчука. А в конце действия, уже после финала, возникает еще и проекция видеозаписи одного из выступлений маэстро.

Вообще финал показался мне затянутым необязательными сценическими образами – тут и вихрь почти хлыстовского кружения, и знаменитая немая сцена, и лирическая нота разбитых свадебных мечтаний Марьи Антоновны, и музыкальная вставка…

Поскольку у Гоголя в списке персонажей композитор не значится, режиссер сделал нового персонажа немцем. Помните, у Гоголя был уездный лекарь, ни слова не понимающий по-русски, – Христиан Иваныч Гибнер? Тот самый, у которого больные просто как мухи выздоравливали? Вот это он, стало быть, и есть.

Он, да не совсем он. Гибнер-Синицкий немец не случайно. Это человек со стороны, всегда и уважавшейся, и ненавидимой в России – с Запада. Оттуда, откуда общечеловеческие ценности, кладези культуры и самое непостижимое русскому уму – умение устраивать комфортное житье и всему миру диктовать моды – на наряды, идеи, художественные направления, технические новшества, стиль жизни. Впрочем, образ этот, туманный и головной, плохо расшифровывается зрителем. Оно, должно быть, и к лучшему. Не то заговорят, не дай бог, о русофобии. А ее в спектакле и с лупой не отыщешь. Персонажем мистическим, потусторонним, существующим вне реального плана пьесы, врача-композитора тоже как-то не ощущаешь. Получилось с ним «ни сё, ни то; чёрт знает что такое».

Валерий Персиков громаду гоголевского текста изрядно сократил: выпали отдельные персонажи, пропали некоторые ярко-комедийные реплики. Необходимость купюр продиктована выбранной им трактовкой «Ревизора». Если не вдаваться в тонкости, таких трактовок почти за 175 лет сценической жизни комедии сформировалось две.

Первая – актерская. Она из-за яркости, самоигральности текста то и дело сваливается в фарс, в смехотворчество. Так, к неудовольствию Гоголя, играли в его время. Так строился комический дуэт Анатолия Папанова и Андрея Миронова в постановке театра Сатиры. Так в восторге эксцентриады премьерствовал в последней экранизации другой Миронов – Евгений, а в пару с ним снисходительно занимался дуракавалянием вельможный Никита Михалков – Городничий.

Вторая трактовка – режиссерская. Начата легендарным спектаклем Всеволода Мейерхольда. В этих вариациях на темы Гоголя спектакль зазвучал в унисон с отзывом Пушкина на первые главы «Мертвых душ»: «Боже, как грустна наша Россия». Впрочем, мы знаем эти слова исключительно по свидетельству самого Николая Васильевича, который, как всем известно, по части преувеличений иной раз не уступал Ивану Александровичу из своей пьесы. И, хотя на спектакле 1927 года, конечно же, смеялись, общий его тон был зловеще-грустным.

Режиссерская мысль о размахе гоголевского обобщения, о вскрытом им российском подсознании легла и в основу постановки Георгия Товстоногова 1972 года. Трактовка Персикова отталкивается, конечно же, от этой линии. От нее в спектакле интермедии с демонстрацией вихрем закручивающихся по команде сверху различных кампаний. Их бестолковость подчеркнута привычной покорностью поварих, полицейских, санитаров, дворников и прочего подчиненного люда. Который не так прост и, конечно же, понимает, что очередная начальственная блажь никак не отразится на их существовании, и потому главное – не дело сделать, а старательность и готовность изобразить.

Тема взяток, казнокрадства и коррупции во времена создания «Ревизора» была актуальна повсеместно. Ничем особенным российские чиновники в этом плане не выделялись на мировом фоне. Сейчас, как известно, времена изменились. Сейчас вопрос ставится круто: или Россия победит коррупцию, или наоборот. И говорят об этом не оппозиционеры, а сам Президент и его приближенные.

Не оттого ли так жалобно звучит в спектакле Валерия Персикова песня из репертуара великого Лемешева: «Вижу чудное приволье». Приволье, да не для всех. И крупные жулики, вершащие дела не на уровне захолустного уезда, куда как менее добродушны, чем Хлоповы и Ляпкины-Тяпкины. Их борзыми щенками не удовлетворишь. Масштаб иной.

С товстоноговским спектаклем тверского «Ревизора» роднит отчасти трактовка роли Осипа. В ленинградской постановке Сергей Юрский напрочь игнорировал, что слуга Хлестакова – бывший деревенский парень. В разбитом золотом пенсне и белых перчатках, это был вылитый Коровьев из булгаковского романа – представитель сил ада в натуральном обличье. Валентин Кулагин со стрижкой и ухватками бывалого «братка» натурально играет черта. Он то и дело подсказывает барину линию действий, приходит на помощь, когда Хлестаков делает робкую попытку отказаться от материальных подношений – сахарной головы, кузовка вина и прочего. Ему, как известно, и веревочка в дороге пригодится: Кулагин играет почти без юмора – жестко и зло. И образ получается литой, узнаваемый и страшноватый.

Из всех виденных мной Хлестаковых Тарас Кузьмин самый близкий по возрасту к персонажу Гоголя. Его исполнение напоминает описания игры Михаила Чехова в спектакле Первой студии МХТ 1921 года. Наш, тверской Хлестаков вовсе не авантюрист. Его инфантильность проявляется россыпью найденных актером детских реакций на происходящее. Он возникает на сцене в нижнем белье, мучимый голодом, продувшийся в прах пехотному капитану. Выход из ситуации его умственным способностям недоступен. Единственное, что приходит в голову – продать брюки. Впрочем, идея мелькнула и забылась с появлением городничего.

Сцена перетекающего от одного к другому страха, приводящая в конечном итоге к финальному фиаско, проработана режиссером и исполнена актерами блестяще. Родившийся случайно, страх диктует городничему и чиновникам почтение к фигуре малопочтенной и никак не подходящей на роль важного чиновника. Как ни странно, такие случаи бывают – вспомним хотя бы приключения знаменитого «генерала Димы» на самых верхах кремлевской иерархии 90-х. Так что Хлестаков фигура хоть и фантастическая, но не совсем ирреальная.

Со страха взрывается молодой шалопай спасительным качеством всех пошляков – нахальством. Городничий из собственных страхов принимает трусливую щенячью наглость за начальственный апломб. Оба говорят, слыша в репликах собеседника только то, что могут услышать.

Сцена хлестаковского вранья сделана молодым актером с азартом и, как сейчас говорят, драйвом, которые забыть невозможно. Может быть, повлияло экстремальное состояние премьерного спектакля: в театре случились нелады с отоплением, публика в зале сидела в шубах, а актеры фигурировали на сцене в рубашках, в декольтированных платьях без рукавов, а то и в исподнем. Как бы то ни было, метания пьяного завравшегося петербургского гостя выглядели эффектно, убедительно и смешно.

Роль Хлестакова – из числа ролей-экзаменов. Кузьмин трудное во всех смыслах испытание выдержал на отлично.
Наконец, о главном. Великой дерзостью режиссера еще до премьеры провозглашалась почти кощунственная операция по смене ролей в семействе Сквозник-Дмухановских. Городничего в нашем спектакле играет Ирина Андрианова. Играет с таким разнообразием и точностью психологических деталей, что диву даешься. Умная, хамоватая, но умелая в обращении с начальством (трех губернаторов обманула, купцов-бизнесменов в кулаке держит, весь город по струнке). Однако и для таких наступает неприятность: проигрыш на выборах или такая конфузия, что сама сосульку, тряпку приняла за важного человека.

Под стать городничему ее супруг. Коротенькая роль, составленная из сокращенных вполовину реплик Анны Андреевны, у Константина Юченкова проработана в каждом слове, в каждом мимическом усилии. Уморительна почтительность, с которой он «обслуживает» хлестаковское вранье, открывая и закрывая несуществующую кастрюльку с парижским супом. Обабившийся, пока супруга вершит государеву службу, он абсолютный подкаблучник, смирившийся со своей ролью и с толком обсуждающий с дочкой цвет и отделку нарядов, в которых пристойнее встретить важного гостя. Нам ясна вся биография, все нюансы характера этого жалкого существа. Мы имеем дело с работой Мастера.

Но при всех плюсах остается недоумение. Похоже, что, пойдя на смелый прием, режиссер не придумал – а зачем? Женская суть Городничего повисает в воздухе без смыслового наполнения, без аллюзивного пласта, без проведенной через весь спектакль логики данного превращения. Остается один ответ на недоуменные вопросы: давненько мы не видели новых больших ролей замечательной твер­ской актрисы. Теперь увидели. Спасибо.

«Ревизор» – пьеса на все времена. Коллизия, сочиненная Гоголем, тем и хороша, что она сама по себе ни комедия, ни трагедия. И комедийные шалости судьбы в ней – маска для трагической неумолимости рока. Спектакль Тверского академического театра драмы – неровный и яркий, смело задуманный и непоследовательный, в чем-то идущий наперекор театральной моде, в чем-то уступающий ей – стал важным событием в театральной жизни области. Думаю, он был бы интересен и жителям иных регионов большой страны. В которой чего только не случалось и не случается.

Фото: Ольги МОИСЕЕВОЙ

Тверская жизнь. -2010.- 2 февраля. [ http://tverlife.ru ]