Тверской академический театр драмы
Поиск по сайту



Тверской театр драмы

Лана Рьянова
ТОЧКА РЕВИЗОРА
Реплика, опоздавшая на пять лет

Николай Васильевич ГогольДураки и дороги в России настолько общее место, что поставить пьесу Гоголя должен хоть раз каждый уважающий себя театр. И было их, уважающих себя, за эти годы немало, начиная с 1836 года (Александринский театр, на премьере присутствует царь Николай I), продолжая началом века (МХТ в 1908 г., реж. Станиславский, Немирович-Данченко и Москвин) и заканчивая… почему, собственно, заканчивая? «Закрывают тему» обычно постмодернисты, интерпретируя сюжет таким образом, что он переосмысляется (а то и обессмысливается). Будем считать, что постановка В.А. Персикова – еще один голос в ряду многих.


При этом зритель, что интересно, каждый раз видит не то чтобы нового Гоголя, скорее, нового ревизора, ведь это именно та точка, на которой сфокусирован весь сюжет.


Хлестаков в исполнении Тараса Кузьмина – несомненная удача спектакля. Ничтожный человечишко, враль и хам мгновенно перевоплощается в важную и важничающую персону, в нем одном уживается две противоположности, и сквозь одну всегда просвечивает другая. Так, в сцене отъезда Хлестакова герой дошел до пределов глупости и важности, готов забыть про осторожность, но ни на миг не забывает о своей выгоде. Он играет свою роль ревизора, хотя и не выбирал ее. Точно так же он играет роль пылкого влюбленного. Роль благопристойного жениха. Роль государственного человека. Роль вальяжного барина при своем умном и осторожном Осипе. И даже в письме Тряпичкину мы видим всего лишь еще одну роль – роль снисходительного бывалого повесы, наблюдающего жизненный курьез. А где же настоящий, не ролевой Хлестаков? Его нет. Перед нами пустота в десятке масок, и Кузьмину удалось эту пустоту показать.


Такая трактовка Хлестакова не нова, конечно, она уже проявлялась в спектакле Мейерхольда, например, но там был другой режиссерский замысел: показать обреченность всех героев. Здесь же пустота оказывается страшной как раз потому, что она вечна.


Вторым сильным местом спектакля стала Городничиха в исполнении Ирины Андриановой. При слабых, подверженных всяческим искушениям и мелким порокам мужчинах города N городничиха становится той силой, которая всех объединяет. Даже те, кто жалуется на нее ревизору, не могут не преклоняться перед ней, ее силой духа, решительностью. Властной прямотой. Тут очень кстати пришлось костюмное решение – имитация фрака и укороченная юбка намекают зрителю, что такие женщины существуют во все времена. Муж ее – не городничий, а именно муж городничихи, занимается семьей, обсуждает с дочкой наряды, волнуется и переживает, сомневается и трусит, обнаруживая в себе дамские качества (вспомним «портняжество» Леонида Броневого в роли герцога из фильма М.Захарова «Тот самый Мюнхгаузен»). Городничиха стоит незыблемо, как скала, принимает решения и ведет уездный корабль по своему маршруту. Конечно, это не Гоголь, у Гоголя не могло быть такой женщины в репертуарном арсенале, но зато такая гендерная замена близка и понятна современному зрителю. К тому же мужчина-Хлестаков, врущий женщине-губернатору, –психологически более богатый рисунок.


Марья Антоновна в исполнении Евгении Голубевой удалась значительно меньше, поскольку ее образ распался на две несоединимые части – она пустая кокетка в красном платье (кстати, псевдосовременный фасон сбивает с толку, разве что указывая на провинциальность героини) и она же русская девушка с караваем, гостеприимная и открытая. Но, скорее всего, это казус не актрисы, а режиссера, который решил дать множество аллюзий, но не справился с соразмерностью целого.


Отдельного обсуждения стоит финал постановки. Тут трудно выдумать что-то свежее, после Мейерхольда, у которого Городничего со свитой настигало не просто известие о приезде ревизора, а удар Рока, после которого герои мейерхольдовского спектакля каменели в прямом смысле слова – в финале на сцене оказывались куклы, выполненные в натуральную величину. Интересно и прочтение Арцибашева в театре Маяковского: письмо буквально развенчивает всех, кто в нем упоминается, покровы сдернуты, «а король-то голый», и сбившиеся в кучу голые жалкие люди застыли не перед лицом кары, а в свете беспощадной Правды. В любом случае без этой сцены пьеса проваливается, а вся игра актеров (пусть и гениальная) – лишь инсценировка.


Немая сцена персиковского «Ревизора» решена кинематографически. В отличие от многих московских постановок, городничиху и свиту в финале совсем не жалко, но не вызывает восхищения и завиральная легкость Хлестакова. Финал пьесы переключает внимание не на конкретику судеб, а на философский регистр: все суета сует, театр абсурда, безумный Каравайчук играет на фортепьяно, он – «человек со стороны», alter ego режиссера, а режиссер и есть главная партия, а вовсе не его герои, он являет «видимый миру смех и незримые, неведомые ему слезы...», и эта кода все длится и длится, давая возможность зрителю понять, что нет правых и виноватых и никогда не было, а есть иррациональность жизни и тонкая граница между этим несовершенным миром и безумием. Девочка в белом платьице, бредущая по темной сцене в сторону приоткрытой двери, за которой свет, - одновременно и покинутая женихом провинциалка Марья Антоновна, и безумная счастливая Офелия с охапкой цветов, и гоголевская абстрактная ирония, ищущая способа превратиться в надежду.


Правда, ритмически эта финальная сцена настолько отлична от всего темпо-ритма пьесы, что непонятно, находка это режиссера или его провал…


Интересно и решение пространства пьесы – сцена представляет собой концентрические круги, в центре которых – печка, она же фортепьяно, оно же пьедестал для вознесения городничихи. Жар страсти уравнивается с жаром честолюбия и жаром безумия.


Спектаклю пять лет, уже можно сказать, что он устоялся, выявил свои сильные и слабые стороны, множество интересных задумок. И все же… Спектаклю не хватает целостности, неуловимой режиссерской волшебной палочки, которая не только позволит увидеть фрагменты паззла «русская жизнь», но и станет основой, скрепой фрагментов, позволит актерской игре обрести законченную раму. Точку. А не многоточие…